Потрясающий рассказ!
Смотрю я на вас, господа, и диву даюсь. Что вы любите? Вино да красивых женщин, карты, дуэли да поговорить о политике. Иные любят деньги. Но разве же можно все это любить истинно? Нет, я знаю только одну настоящую страсть, только одну любовь, достойную быть на свете. Это, друзья мои, любовь к лошадям.
Вот же где прекраснейшее создание, где венец творения, отдохновение природы и корона ее! Легкие ноги, шеи лебяжьи, трепетные ноздри и глаза такие, будто не скотина смотрит на тебя, но истинный друг и разумнейшее существо. Ради такой красоты никаких денег не жаль, не жаль ничего!
Вот недавно скандальчик приключился вокруг нашего уважаемого соседа, дворянина Безбородько Ивана Федоровича. Да вы, должно, слыхали! Купил он у некоего купца пару легавых английских, да ценой тем щенкам дал три деревни, двести с лишком душ! Много шуму наделал своею покупкою. Просвещенные умы такой крик подняли, мол, людей на скотину выменивать! Да как можно, да в наше-то время! Ай-яй-яй!!!
Я, к слову сказать, этого его выпада тоже тогда не одобрила. Людей на собак выменивать… Однако же если б мне предложили добрую лошадь! Да я б не три, я бы пять, десять деревень бы на нее согласна была обменять! Вот, что я скажу вам, судари мои. Я бы всю дворню свою, всю прислугу домашнюю отдала бы, будь на кону хорошая лошадь. Ведь это же такой друг, это такая душа, к чьей душа человеческая никогда приблизиться не сможет! А дворня моя только и умеет, что воровать.
Вот есть у меня, расскажу я вам, такие лошади, которые еще и не того стоят. Не всякий дворянин сравнится с ними. У меня не конюшня – сокровищница, и в седло я сажусь, точно в рай попадаю при жизни.
Бывало так выйду спозаранку из дому, да пойду в свои райские кущи. Стоят мои хорошие, стоят соколики, лучшее сено жуют, тихо всхрапывая. Сердце поет! Вывалится откуда-нибудь конюх, я ему:
– Ну что, Филиппка, здоровы ли мои Нерон и Гурзуф, Аксельбант и Нурхана? И Гульсар, и Менджу здоровы ли?
– Здоровы, матушка, все здоровы! Да что ж им сделается?
– Молчи, дурак! Сплюнь! Да выведи мне моего любимого.
– Прокопия что ль?
– Его, голубчика, Прошеньку.
– Изволите кататься? Сейчас поседлаю вам.
– Катается, Филипп, баба твоя по двору, белены объевшись, а приличные господа изволят ездить верхом. Да не седлай, я сама. Уж больно ты сиволап, да видно, что руки к тебе не тем концом приставлены. Неси мне седло английское, да все, что положено, я сама соберусь.
Приносят тебе седло и полную сбрую, кони сено жуют, да начинает их конюх по одному гулять выводить. Топот тихий к потолку подымается, хоронясь меж балками конюшни, и там же схоронятся и все печали твои, все тревоги. Чистишь ты лошадь, а шкура у ней не сравнится с самым дорогим бархатом. И никакой драгоценный мех не приносит такой радости, как касание до живого конского сонного бока.
Поседлаешь да выедешь, бывало, в туман или в первый снег, или в летнее утро росистое и ездишь по полям и лесам до одури, пока не присытишься.
И так резво скачет, бывало, мой Прошенька, но ровно и мерно, плавно и широко, точно разливается по весне могучая река. А на рыси так, бывало, вымахивает ногами передними, что душа от восторга хоть сейчас в рай к господу богу готова вознестись!
Иные вот бьют лошадь нагайкой для скорости или же шпорят офицерскою шпорой, а я только хлыст с собой и беру да и то больше от крестьянских дурных собак. Выбирать вы коней себе, господа, не умеете.
Вот некоторые почтенные мужи ругают птенцов графа Орлова, а по мне так его орлики лучше всяких англичан и голландцев. Уж я в свое время наведалась к нему да и выторговала себе такого. Как он не хотел отдавать, как не хотел! Как родного сына берег Прошеньку! Но я за ценой не постояла и ни дня не жалела потом.
Едешь, бывало, то рысцой, то галопом, мимо полей, деревень, и душа поет! Мы с Прокопушкой как-то раз так махнули с утра большой крюк. Да вы знаете те места! Мимо Головы, Ивантеевки и Бычьего сапожка. Как мы скакали, ох, и наездилась я! Остановила Прошеньку дух перевести, а у него ни пот нигде не выступил, ни ноздри не раздуваются. Дышит так, будто мне Филиппка его только что из конюшни вывел, так тихо и легко, точно на небе ангелы поют, а я с грешной земли их чуть слышу. И усталости ни в одном глазу! А вы говорите, орлики.
Вот тут по лету сосед мой, почтенный Петр Сергеич Загосский, привез себе кобылу вороную английскую, чистых кровей. Стоит она, друзья мои, как пароход! Черная, точно смоль, глазом сверкает, как сокол охотничий. И вздумалось Петру Сергеичу похвастать передо мной своею покупкою, да потягаться.
– Поскачемте, – говорит, – через Ивантеевское поле. Кто первый доскачет.
– А что попусту скакать, сударь мой? Попусту скакать да бахвалиться, только воздух сотрясать. Вы вот в карты режетесь все на деньги. Давайте же и тут пари заключим.
– Извольте, Наталья Демидовна. На что спорить желаете?
– Да хоть на ту деревеньку вашу, где церквушка куполком поблескивает. Очень часто я мимо нее езжу, и больно уж мне там виды нравятся.
Вот и условились. Моя-то ставка была в ассигнациях, но ценна не менее. Условились, значит, мы и поскакали.
Англичанка скачет широко, но вертко, точно гадюка черная. Петр Сергеич ее гонит, что есть мочи. А Прокопушка мой только глазом стрельнул на иностранку, да так припустил, что и дышать невозможно. Ох, он и дернул к лесу, судари мои! Никогда ни до того, ни после так быстро я не скакала! Шарфик мой тонкий, парижский, сорвало с шеи и унесло по ветру! Думала, смерть моя пришла, однако же, долетев до конца поля, конь мой остановился, как вкопанный. Вот тут увидала я, как пышут добрым паром широкие ноздри, как горит в глазах лошадиных живое Прометеево пламя!
Обогнали мы, конечно же, господина Загосского с его английскою барышнею. Зол он был на нас с Прошею необычайно. Однако же кобыла его чудо как хороша, хоть и не наших будет. Звонкостью и статями своими очень напомнила мне тех аргамаков, что я купила у купца Зворыкина.
Это, доложу я вам, лошади из лошадей. Горячи они, точно раскаленная каменка. Темпераментны, словно горцы, но и нежны, и тихи бывают, точно голуби или же лебеди. А какая шея, какие стати, боже мой! И из глаз смотрит ангел небесный на вас, но никак не животное. Сильный нрав и характер, кой, если же ты полюбил, покорится тебе, и суровый жеребец будет кроток, точно котенок. Но господь упаси вас бить этого зверя, это воплощение красоты и гордости.
Увидала как-то, как Филиппка огрел вожжей мою волоокую текинскую кобылу Гульсар. Приказала высечь мерзавца сей же час. Ибо надо уметь чувствовать тонкую душу животного и не сметь ранить ее бессмысленной жестокостью обращения.
И вот об этом то чувстве я и говорю вам, господа, с самых первых моих слов. А вы все льете по бокалам вино да строите глазки чужим женам и заезжим кокоткам. Стыдитесь себя, господа. Любите лучше лошадей. Прекраснее и чище этой любви не может быть ничего на всем белом свете.
"Барыня о любви" автор Аника Вишес, мини-рассказ
На фотографии орловский Потешный 1894 г.р.
